ГЛАВА 22.

КРИЗИС

Случилось сразу столько событий, что Катя решила: в деле наступил кризис. И ничего хорошего это не сулит. Убийство Кирилла Бокова уже к вечеру стало новостью номер один. Каждый выпуск теленовостей начинался с репортажа из «Рождественского» – ближе к месту происшествия журналистов не допускали.

Больше всего Катю встревожила реакция на это событие «драгоценного». Кравченко вел себя непривычно эмоционально. А Катя не совсем еще оправилась от вчерашнего своего потрясения, когда Сергей Мещерский доставил Вадима из института Склифосовского. Кравченко хорохорился: «Брось, Катька, все нормально. Заживет, как на собаке», но… Сломанные ребра – есть сломанные ребра. И сотрясение мозга (вы попробуйте, получите резиновой дубиной по своей светлой, умной голове) – есть сотрясение.

В результате ночь прошла ужасно: Кравченко было больно лежать, было больно сидеть, ходить. Дышать и то было больно. Катя, не доверяя никаким врачам, обработала ссадины на его лице, прижгла спиртом разбитую нижнюю губу. Хотела вызвать «Скорую», когда Кравченко начало тошнить, но он не разрешил. Утром она позвонила на работу и отпросилась. А в три пополудни ей лично позвонил начальник пресс-центра и сообщил об убийстве Бокова.

Кравченко, узнав о происшедшем, в сердцах шарахнул об пол в кухне электрический чайник – благо тот был не сильно горячий. Он все порывался звонить – Виктору Долгушину, своим подчиненным в чугуновский офис. Но в чугуновском офисе весть о внезапной болезни начальника личной охраны шефа восприняли философски – дело молодое, чего ж не поболеть? А мобильный телефон Долгушина не отвечал. Он не был отключен – просто его не брали в руки, видимо, ориентируясь исключительно на определитель номеров.

– Сейчас встану и поеду на это чертово корыто! – бушевал Кравченко, лежа на диване.

– С ума сошел, куда ты такой поедешь? – паниковала Катя.

– Какой такой? Все в норме, подумаешь… Ой, черт, опять повернулся неловко… Сейчас вот встану и… Да я с такой травмой на ринг выходил! – бледный, с трудом поворачивающийся Кравченко, светя фиолетовыми фингалами, имел вид комический и героический одновременно. И это слегка разряжало ситуацию.

Катя даже отговорку придумала: ну куда ты поедешь? На чем? Машина-то наша все еще на стоянке у «Речного вокзала». Кравченко тут же вспомнил про какой-то неведомый «Форд», оставленный у «России».

– Вот Сережа приедет, перегонит машину, тогда и разберетесь, куда, что и зачем, – Катя тайком растворила в чашке сладкого чая с лимоном сразу две таблетки «спокойный сон» – пора было ликвидировать это двигательно-речевое возбуждение. «Драгоценному» сейчас, как никогда, потребен был покой и отдых.

Доверчиво выпив чай, он уже через десять минут спал как дитя, жалобно постанывая во сне. А Катя, хотя и было уже очень поздно, на кухне украдкой набрала номер Колосова. Из дома при «драгоценном» она начальнику отдела убийств никогда не звонила. Это всегда было чревато мощным, как цунами, скандалом. Но сейчас выбирать не приходилось.

А утром, точно солнышком все озарилось – явился на зов Мещерский. Он об убийстве Бокова вообще еще ничего не знал. Катя шепталась с ним в прихожей – имя «Никита» при неспящем, бодрствующем «драгоценном» было табу.

– Вот это да, – ахал Мещерский. – Что ж ты раньше про все эти убийства молчала, Катя? Как все переплелось, как переплелось… А зачем ты меня-то к Никите тащишь?

– Затем, что, как я вчера поняла из его слов, он Вадика собирается допрашивать. Вообще-то это нужно, конечно… Они обязаны, раз он в качестве телохранителя присутствовал там, в «России», во время скандала. Даже пострадал… Но ты же знаешь, Сережа, чем такой допрос у них двоих может кончиться.

– Я? Я ничего не знаю, – Мещерский смотрел на Катю круглыми невинными глазами.

– Ты знаешь, не прикидывайся. Они никогда не встречались. Им вообще ни к чему встречаться. Вредно во всех отношениях, – Катя волновалась. – Никита берет на себя слишком много. Я ему сказала: я тебе и так все о Вадике расскажу. А он: это не испорченный телефон, это уголовное дело, – Катя уже злилась. – Я сама лучше него это знаю. Это вообще не его ума дело – мои отношения с мужем. Я знаю, чего он добивается. Так не будет по его! Мы сейчас поедем в главк вместе – ты и я. И ты не позволишь ему вызывать Вадика на допрос.

– Я? Никите? Не позволю?

– Ты запретишь. Скажешь ему. Ну, одним словом объяснишь – как мужчина мужчине, как его друг. Дашь понять, – Катя путалась в словах. – Он тебя жутко уважает, он тебя послушает.

– Катюша, а тебе не кажется, что…

– Нет, мне не кажется. Короче: ты будешь мне помогать или будешь только меня раздражать? У Вадика вообще больничный, он потерпевший в этой идиотской драке, он… Вот наказание-то! – Катя закусила губу. – Плету, сама не зная что. Ересь какую-то. Но все равно, ты, Сережа, поедешь со мной. Ты мне там необходим сейчас. Уж на самый крайний случай ему, Никите, упрямцу, дашь показания ты.

– Я?

– Ты же назывался груздем? Напарником Вадика? Ты был с ним на этом чертовом пароходе.

– На теплоходе.

– Неважно. Пусть он тебя допрашивает как свидетеля, если он до такой степени упрямый.

– Ох, Катя, Катя, – Мещерский покачал головой.

– Ну, скажи еще, что я страшно глупею, когда речь заходит о них, веду себя как…

– Ты ведешь себя чисто по-женски, однако нелогично для действующего офицера милиции, – деликатно поправил Мещерский.

– Ну и пусть. Нелогично… По-идиотски себя веду. Ну и пусть. Слышишь? Мне все равно.

– Да слышу я, слышу, – Мещерский вздохнул.

– И я тоже слышу! – подал голос из комнаты «драгоценный». – Что-то… Я не сплю. Это Серега тут? О чем вы с ним?

– Это насчет машины, Вадик, – нашелся Мещерский. – Я ее перегоню. А ты лежи не вставай сегодня и ни о чем не беспокойся.

В управление розыска к Колосову Мещерский потащился следом за Катей покорно, однако без особого энтузиазма. Так же покорно он переступил порог колосовского кабинета. Встретились, обрадовались, поздоровались – не виделись бог знает сколько, с того памятного всем дня рождения. Потом начали объясняться:

– Серега, ты ко мне, как я понимаю… Это она тебя привезла, да? – Колосов в присутствии Кати повернулся к Мещерскому. – Тебя-то я очень рад видеть, ты молоток. А это… где ж бабуля? Пардон, где же наш многоуважаемый…

– Я за нее. То есть я за него. За Вадика, – перебила Катя. – Я же тебе все вчера сказала.

Колосов выпрямился.

– Так. А между прочим, убит человек, – протянул он многозначительно.

– Убит. Конечно, убит, но… – Катя не нашлась, что сказать.

– И где же главный свидетель, этот наш… то есть ваш, ваш, конечно… где же ваш обожаемый, ненаглядный? Мистер Совершенство – где?

– Никита, ты подожди. Ты вникни сначала. У ее мужа, – Мещерский тактично заменил все ядовитые колосовские эпитеты нейтральной фразой «ее муж», – грудная клетка травмирована, ребра… Я его позавчера ночью из Склифа забирал. Он больной, дома лежит. Вряд ли он про убийство Бокова что-то знает.

– Да это уж я сам бы решил. Я, может, давно мечтаю на этот всеобщий идеал, – Колосов покосился на Катю, – хоть глазком одним…

– Никита!

– Ну, что Никита? Я тридцать три года уже Никита.

– А между прочим, убит человек, – сухо оборвала его тирады Катя, – А мы тут о какой-то чепухе…

– Ни хрена себе чепуха.

– Сереженька, ну скажи ты ему! – взмолилась Катя.

– Никита, выйдем, пожалуйста, в коридор, – Мещерский снова кашлянул. – Катя пусть посидит тут, остынет. Пусть посидит. Она женщина. А ты… ты – мужчина. Будь помудрее. Уступи… Женщинам следует уступать в некоторых вопросах, ничего не попишешь.

Они вышли. Катя прислушалась – спорят? Ну и ладно. Она обогнула стол и буквально прилипла к монитору компьютера: снимки. Снимки с места происшествия. Неужели этот вот голый, исполосованный ножевыми порезами ужасный мертвец – Боков?!

Вернулись спорщики через четверть часа. По их лицам Катя поняла: нет, не зря она взяла сюда с собой умницу Мещерского. У него прямо дар улаживать патовые житейские ситуации.