– Они вчера тут у нас были. Целый десант, – сообщил Саныч. В тоне его сквозило презрение. – Такой хай подняли. А ты тоже хорош – Витька так на тебя рассчитывал, а ты теперь Ждановича даже отмазать по-человечески не сможешь.

– А чего мне его отмазывать? Ты что же считаешь, это он Бокова прихлопнул? – спросил Кравченко.

Саныч крепче обнял «башенку» пивных коробок.

– Ничего я не думаю. Больной ты, что ли – к словам цепляешься? Лучше помоги донести до холодильника.

– Сам донесешь. Мышцы тренируй, а мне тяжести пока поднимать доктор запретил. Где это вы так отоварились?

– В супермаркете на Дмитровке, – Саныч поморщился. – Все утро на эту ерунду угробил, девчонки наши попросили помочь. Жратвы привезли – вагон. У нас тут только попугаи Маруськины по килограмму бананов в день уминают.

Мещерский в разговор не вмешивался, скромненько стоял у борта. Смотрел на воду. И отчего-то так хотелось плюнуть в эту серую, мерцающую солнечными бликами глубь. Саныч потащил коробки с пивом вниз, в трюм. Хлопнула дверь, и на палубе вновь воцарилась тишина.

Мещерский пошел на корму. Черт… Почему кругом такое сонное царство, если рядом действительно убийца-маньяк? Тут милиции должно быть полно, спецназа. А может, он здесь уже, только глазу невидим – скрывается в засаде? Он огляделся кругом – покой, чистота, вода, осень. Дымком тянет откуда-то с берега. Кто-нибудь на пикник приехал, шашлыки жарят… Мещерскому вдруг захотелось немедленно позвонить Колосову, доложить ему – вот, я тут, на теплоходе, и спросить… а что, собственно, спросить? Как вести себя? С кем?

– Ты ко всей этой лабуде слишком всерьез относишься, Лилька, – услышал он голос Варвары, доносившийся из открытого окна кают-компании. – И чего ты Аристарха отшиваешь, не пойму я. Мужик он классный, такое тело, как у него еще поискать. С ним в Питере Женька Сальникова жила. Всеми подробностями со мной делилась. В постели он сто очков двадцатилетнему даст. Хочет он тебя, видно, до смерти. А ты все кобенишься. А чего? Ну не любишь его – да кто про любовь-то говорит, какая, на хрен, любовь? Ради здоровья. У тебя вон мужика-то сколько уже не было? А, отворачиваешься. Так и засохнешь без полива, фиалка ты наша нежная на залитом солнцем поле… Так бы с ним удовольствие получила, да и опыт дополнительный. В таких делах, Лиля, как соблазнение, опыт прошлый – первая подмога. А у тебя опыта нет или почти нет. Не права я?

– Права, как всегда, – ответила Лиля. Голос ее был невеселым.

– Ты вот Леху Ждановича как собачонка все сторожишь. Страдаешь из-за него. А не подумала – может, не глянешься ты ему? Не нравишься такая вот, упертая, инертная? Ну, положим, будет момент – напьется он, контроль над собой потеряет, сжалится и затянет тебя в койку. Попробует тебя всю такую правильную, цельную, чистую – попробует и выплюнет. Не по вкусу ты ему будешь, что тогда, а? Сейчас тебе больно, а тогда во сто крат больнее будет, девочка. Ты меня больше слушай, я ради твоей же пользы стараюсь, учу тебя, – Варвара усмехнулась. – Что нам власть над мужиками дает? Красота? Красота не у всех. Только две вещи – запомни: молодость и опыт. Ты молодая, ладно… Но Леха-то на молодость твою не клюет. Значит, не это его привлекает. А что же тогда? Я тебе так скажу: жить надо начинать как можно раньше. И мужиков почаще менять. Опыта надо набираться, искусство оттачивать. Разве секс – не искусство? Но я даже не про секс. Я про наш опыт бабский в глобальном масштабе… Ой, кто к нам летит на огонек? Что, тоскливо без нас? И дзэн уже не спасает?

– Я мешаю? – Мещерский, стоявший у борта, услышал в кают-компании голос Саныча. Видно тот покончил с погрузкой и искал компании.

– Тебе тоже полезно послушать, парниша. А то ты у нас все в гуру метишь, а сам вон уже зеленый весь от воздержания… У тебя хоть девушка-то есть, а?

– Отстань, – буркнул Саныч.

– Нет, конечно. Кулак свой собственный – он намного слаще.

– Да иди ты!

– Сам иди. Ты к нам приперся. Или слушай нас, или катись, – Варвара хмыкнула, – На медитации и воздержании в нирвану, может, и примут, только… Только не об этом, Саныч, мысли у тебя. Я же вижу, не дура. Ты другое что-то в себе задавить пытаешься. Что-то сидит у тебя там внутри, покоя не дает. Вот ты и давишь это, из кожи лезешь.

– Ничего я в себе не давлю.

– Давишь. Поэтому и закрытый такой весь, нервный. Витька вон говорит – ты прежде совсем другой был. А сейчас точно иголку съел…

– Давай лучше про мужиков своих ври дальше, – оборвал ее Саныч.

– Нечего мне врать. У меня столько мужиков было – сколько волос у тебя на башке. Я с пятнадцати лет свою коллекцию личную формирую.

– Коллекцию? – переспросила Лиля.

– Ну да. Прочла где-то, что Марлен Дитрих коллекцию любовников собирала, чтобы всякой твари по паре было – мужики разных национальностей, разного статуса. Ну и я решила – чем я хуже. Опыт – колоссальный, но и поучительный весьма. Сколько же у меня в коллекции-то моей? Сейчас… так… Наших я пока не беру – наши, это отдельная песня. Витька – это тоже особый разговор, без комментариев пока. Кроме наших у меня были – поляк, потом швед, итальянец, грузин, финн, латыш был, потом еще испанец – но с ним у нас до койки дело не дошло… А с итальянцем тоже не дошло, но случай прикольный вышел…

– Когда же это ты успела их всех подцепить? Где? – спросил тихо Саныч.

– И здесь, и когда за бугор ездила. Я много поездила, парниша. Бабки, что зарабатывала, в чулок не складывала. Ты ведь это проповедуешь – если каждый наш день-последним может стать, чего жадничать? Так про итальянца… Его Лукино звали, мы в Лидо познакомились, там наша группа сезон целый в отеле по вечерам играла. Ухаживал он за мной – в Венецию возил, на машине своей катал. Ну, вернулись мы из Венеции, пошли ко мне в номер – все путем вроде пошло. Он уже раздел меня почти, как вдруг – бац, звонок ему по мобиле! Он аж с лица спал, залепетал что-то, как заяц перепуганный. Это ему мамаша позвонила, представляете? Мамуля разгневанная. И он бросил меня и умчался к ней – сорокалетний маменькин сынок. Что, не опыт, скажете? Такой опыт дорого стоит. А швед! О, это вообще отпад. Я его в баре увидела на пароме «Силья лайн». Там ночь долгая, делать нечего, ну народ и ищет с кому бы прилепиться… У меня прямо челюсть отпала – такой он весь из себя красавец был, швед-то. Прямо Зигфрид златокудрый. Ну, перемигнулись мы, угостил он меня пивцом. Посидели и пошли к нему в каюту. Он мне сунул сразу же журнальчик, гляжу – порнушка. Ну листать стала, а он рядом через плечо заглядывает. И аж дрожит весь от нетерпения. Так его картинки эти зажгли. Я даже струхнула – думаю, такой бугай здоровый, растерзает меня сейчас в клочки. А он… он навалился, сделал свое дело, натужно так, словно у него запор. К стенке отвернулся и захрапел. А с грузином вообще песня была…

– Тоже мне коллекция. Уроды какие-то, – бросил Саныч. – И сама ты уродка, Варька. Шлюха хорошая. Ты навроде мачехи моей дражайшей. Одного поля вы ягоды с ней – шлюхи, извращенки чертовы… Не пойму я, что в тебе Виктор такого нашел, что никак от себя не отпускает?

– И никогда не поймешь, парниша. Мозги сломаешь – не поймешь. И того не поймешь, что папаша твой в мачехе твоей нашел. Не дано тебе этого понять. – Голос Варвары стал злым. – Для того чтобы понять это, кровь надо в жилах иметь, а не воду дистиллированную. Не кефир прокисший. Я уродка, надо же… Приговор мне вынес. Язык свой поганый прикуси – думаешь, я про тебя ничего не знаю?

– Виктор говорил как-то, что настоящее, истинное уродство – это такое же чудо природы, достойное восхищения, как и красота, – перебила ее Лиля, – Только уродство гораздо реже встречается. Я запомнила, как он это говорил. Это не внешности касается, а внутреннего состояния души… Алексей… Алексей Макарович ему ответил, что он тоже с этим согласен, только это грех смертный – так думать, уж он-то знает. Про это, что он знает, я что-то не очень поняла, но все равно запомнила.

– Да ты все вечно запоминаешь, что он с бодуна болтает, – хмыкнула Варвара. – И чего такого твой Жданович знать может? Я вот одно знаю: все его прошлые бабы были картинки. Не то, что ты – золушка-замарашка.